ПОЛНЫЕ ЛИТЕРАТУРНЫЕ ТЕКСТЫ ИЛИ РАСШИРЕННЫЕ ФРАГМЕНТЫ
 
 
 МЕМУАРЫ ОБ ОБЫЧНОЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ

80-ые годы.
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ХРОНИКИ, РАССКАЗЫ, ВОСПОМИНАНИЯ, ЗАМЕТКИ, РЕПЛИКИ, МЕМУАРЫ, ...

 

Юрий Поляков

Глава из повести "Замыслил я побег..." [По повести снят одноименный телефильм; сценарий и режиссура значительно усилили и конкретизировали литературный материал -прим. И.Н.]

4
Но это произошло гораздо позже, а в ту пору, когда эскейпер первый раз
пытался сбежать от Кати, все еще были живы-здоровы. И если бы кто-то вдруг
заявил, что не пройдет и десять лет, как Киев станет самостийной столицей, а
Прибалтика будет соображать на троих с НАТО, что по всей России забабахают
бомбы, подложенные под сиденья банкирских лимузинов, а газеты заполнятся
объявлениями темпераментных девушек, готовых оказать любые интим-услуги
состоятельным господам, - так вот, человек, сболтнувший такое, уже через час
сидел бы в кабинете психиатра, куда его, вдоволь насмеявшись, переправили бы
из КГБ.
Вздохнув, эскейпер снял свадебную шляпу, присел на диван и открыл
коробку из-под сливочного печенья. Сверху лежало несколько больших
черно-белых фотографий. Все стандартные семейные фотографии аккуратная Катя
давно разместила в особых альбомах, сделав даже специальные тематические
наклейки: "Даша", "Свадьбы", "Похороны", "Экскурсии", "Отдых", "Дни
рождения", "Школа" и так далее. Альбомы стояли на книжной полке, а
нестандартные снимки лежали в этой коробке из-под печенья, подаренного Кате
благодарными родителями какого-то двоечника.
На первой фотографии была вся их выпускная группа. Вверху реял овеянный
лентами и обложенный лаврами год 1980-й. А в самом низу лежали, по довоенной
моде раскинув ноги в разные стороны, Башмаков и Слабинзон. Придумал это
художество, разумеется, Борька. После окончания института он при помощи
деда-генерала поступил в аспирантуру. Узнав, что тесть "распределил"
Башмакова в райком, Слабинзон презрительно засмеялся:
- Коллаборационист!
Надо заметить, Олег не хотел работать в райкоме, а собирался ехать по
распределению в засекреченный Плесецк, но мудрый Петр Никифорович, выслушав
возражения романтического зятя, строго процитировал Честертона:
- Если не умеешь управлять собой, научись управлять людьми!
Наполовину сломленный, Башмаков еще полночи проспорил в постели с Катей
и наутро согласился. Первый секретарь райкома комсомола Шумилин сильно
одалживался у тестя, ремонтируя квартиру, и взял Олега на работу после
ленивого собеседования. Скандальная по тем временам история с кражей из
райкома знамени произошла, кстати, на глазах Башмакова. Шумилин вскоре после
этого перешел на другое место, и работать новоиспеченному инструктору
пришлось уже под началом нового первого - Зотова, вознесенного на эту
должность прихотью Федора Федоровича Чеботарева.
На втором снимке заведующий орготделом райкома Башмаков, одетый в
строгий аппаратный костюм с неизменным клетчатым галстуком, набычившись от
важности, вручает переходящее Красное знамя. Кому - осталось за кадром. О
том, что вскоре его выгонят из райкома, Олег еще не ведает. Фотография
сделана, кажется, вскоре после того, как сорвалась его первая попытка уйти
от Кати. А началось все с того, что Олег по делу и без дела засиживался в
райкоме допоздна, приходил домой выпивший и страшно голодный. Он любил
вскрыть пару баночек рыбных или мясных консервов из продовольственного
заказа, отрезать большой ломоть черного хлеба, посыпать его солью и очистить
луковку. Понятно, под такую закуску не добавить граммов сто пятьдесят -
преступление против человечности. Но понятно и то, что испытывала молодая
тонкая женщина, учительница изящной словесности, когда среди ночи к ней в
постель вваливалось законное животное, благоухающее луком и водкой, да еще
начинало предъявлять грубые права на взаимность. Надо страдать зоофилией,
чтобы испытывать от этого хоть какую-то радость. Как уважающая себя молодая
жена, Катя утром в презрительном молчании собиралась и уходила на работу в
школу, а потом сердилась на мужа долго и самозабвенно. Зато в те редкие
воскресные вечера, когда обида отступала, а Башмаков, бледный, как падший
ангел, мучился от трезвой неуютности, вовлечь его в брачные удовольствия
было почти невозможно. По молодости лет Катя старалась быть соблазнительной,
вместо того чтобы быть требовательной.
Так продолжалось довольно долго. Олег выпил уже достаточно для того,
чтобы из инструктора стать заведующим орготделом. Но однажды поутру
выведенная из себя Катя заявила мужу, едва продравшему полупроспавшиеся
глаза:
- Значит, так, собирайся и уходи!
- Как это? - обалдел Олег.
- А вот так - ножками!
- Не уйду!
- Уйдешь! Ты здесь, между прочим, не прописан!
Для восстановления исторической перспективы необходимо вспомнить, что
жили они в кооперативной квартире, купленной тестем. Башмаков, выражаясь
грубым, но справедливым народным языком, был примаком. И не просто примаком,
а примаком не прописанным. Когда оформлялся кооператив, родители стояли в
очереди на квартиру и попросили Олега пока не выписываться из коммуналки.
Кстати, именно благодаря этой уловке им удалось получить впоследствии на
двоих двухкомнатную, а не однокомнатную квартиру.
- А как же Дашка? - жалобно спросил гонимый муж.
- А Дашенька, когда вырастет, меня, как женщину, поймет! И тогда Олег
испугался. Это был как бы двухслойный испуг. Верхний слой имел чисто
номенклатурную природу: развод для заведующего отделом райкома по тем
временам означал если и не завершение карьеры, то серьезные трудности. Но
был и второй слой, глубинный: Башмаков абсолютно не представлял себе, как
станет жить без жены и дочери, как переедет назад к родителям. И Кате очень
понравился испуг мужа. Она стала прибегать к этой мере внутрисемейного
устрашения утомительно часто: сказались молодость и неопытность. Правда,
всякий раз Башмакову удавалось вымолить не так уж далеко упрятанное
прощение, после чего они оказывались в постели, и Катя, зажмурившись от
счастья, прощала Олега до изнеможения.
"Может, поэтому она меня и выгоняла?" - много лет спустя, помудрев и
став матерым эскейпером, догадался Башмаков.
Но тогда каждая новая ссора, каждое царственное требование собирать
вещи и уматывать, каждое вымаливание прощения - все это накапливалось в
примацком сердце Башмакова, точно свинцовые монеты в свинье-копилке. И
недалек был тот день, когда очередная монетка намертво застрянет в щелке, и
не останется ничего другого, как жахнуть копилку об пол - раз и навсегда!
После окончания института Олег продолжал общаться со Слабинзоном.
Борька поступил в аспирантуру и втихую женился на скрипачке Инессе, своей
дальней родственнице, пышноволосой миниатюрной девушке с фаюмскими глазами.
Олег, единственный из института, был приглашен на свадьбу, чинно протекавшую
в большой сталинской квартире Борькиного деда Бориса Исааковича - вдовца и
отставного генерал-майора, читавшего какой-то спецкурс в военной академии.
Башмаков был в очередной ссоре с Катей, пришел на свадьбу один и очень
переживал, что впопыхах схватил у грузин возле метро несвежие тюльпаны.
Обычно покупкой букетов занималась Катя, она долго ходила по рынку,
приглядывалась, принюхивалась и даже прищупывалась к бутонам, холодно
отшивала стоявших за прилавками назойливо-высокомерных кавказцев. Казалось,
букет она покупает не для подарка, а себе, причем на всю жизнь, рассчитывая,
что именно эти самые цветы, свежие, без единой подвялинки, и положат на ее,
Катину, могилку. В результате в гости они всегда опаздывали.
Впрочем, Башмаков тоже опоздал, а точнее, задержался в райкоме. В
просторной генеральской гостиной за большим овальным столом сидело человек
двадцать - такого количества печальных глаз, собранных в одном месте, Олегу
до сих пор видеть не приходилось. Не приходилось ему слышать и столько умных
до непонятности разговоров. Когда Слабинзон, представляя Башмакова
родственникам, назвал место его службы, в печальных глазах промелькнуло
отчетливое уважение к названию организации и почти неуловимое презрение к
человеку, в этой организации работающему.
Из обрывков разговоров и содержания тостов Башмаков сделал несколько
выводов. Во-первых, Борькин отец, популярный уролог, очень переживает из-за
того, что эстетствующие молодожены не позволили ему развернуться в полную
мощь и сыграть свадьбу в хорошем загородном ресторане. Во-вторых, чуть ли не
половина собравшихся давным-давно подали заявления и ждали разрешения на
выезд из страны. Правда, родители невесты пока еще колебались, ибо не знали,
как поступить с семейной реликвией и главным родовым достоянием - старинной
скрипкой, которая стоит на Западе безумные деньги. В-третьих, Борис
Исаакович, блестящий офицер-фронтовик, так и застрявший со своим "пятым
пунктом" в генерал-майорах, тогда как его товарищи по академии дошли чуть не
до маршалов, страшно этим обижен, но тем не менее уезжать не желает.
Улавливались в разговорах и еще кое-какие тонкости предотъездной жизни, но
понять их было так же невозможно, как профану вникнуть в профессиональный
спор узких специалистов.
Определенно, из всех присутствовавших напился только Слабинзон и под
недоуменный шепот родственников, бросавших сочувственные взоры на невесту,
был (не без помощи Башмакова) вытеснен в дедовский кабинет и уложен на
кожаный диван с откидывающимися валиками. Инесса старалась выглядеть
безоблачно веселой и даже станцевала со свекром вальс, а с Борисом
Исааковичем - чарльстон. Кстати, жить молодожены собирались у вдового
генерала. Борькина мать, которая в молодости - худенькая и безусая - была,
наверное, ослепительно хороша, наклонилась к Олегу и доверительно сообщила,
что о лучшей жене для своего сына и мечтать не смела. Ветхая подруга усопшей
Борькиной бабушки покачала головой:
- Но мальчик слишком пьет!
- Ах, Изольда Генриховна, мы так огорчены! Вы меня понимаете! -
Борькина мать почему-то покосилась на Башмакова. - Мы так надеемся на
Инессу. Она очень благоразумная девушка.
Олег вздохнул и на всякий случай налил себе полрюмки. Через полгода
Слабинзон разочаровался в браке и заявил, что еще не готов каждое утро
завтракать с одной и той же женщиной, а от скрипичных концертов на дому ему
хочется выть по-волчьи. Инессу, чье чрево, к счастью, еще не стало футляром
для новой очаровательной скрипочки, он возвратил родителям, и та довольно
скоро вышла замуж за другого своего дальнего родственника - авангардного
композитора. Вскоре они получили разрешение на выезд, и Борька помогал своей
бывшей жене и ее новому мужу паковать вещи, даже вызывал Олега для
погрузочно-разгрузочных работ. А со старинной скрипкой все обошлось: Борькин
отец, лечивший от хронического простатита какого-то мощного гэбэшника, добыл
бумагу, заверявшую, будто инструмент этот самый наиобыкновеннейший и никакой
особой ценности не имеет. По прибытии на историческую родину скрипка была
продана, и на эти деньги куплен дом, обстановка и автомобиль. Кстати, в этом
самом доме Борькины родители после переезда в Израиль и жили, пока не
перебрались в Америку.
Но это случилось через много лет, а тогда, избавившись от жены, Борька
остался холостяковать в дедовой квартире, предоставленной в полное его
распоряжение, так как Борис Исаакович с утра до ночи сидел в своем кабинете
и сочинял книгу о командарме Павлове, а точнее, о том, как надо было
готовиться к войне и воевать, чтобы немцы дальше Бреста не
продвинулись. Вставал дед рано, и когда Слабинзон, ведший рассеянный
аспирантский образ жизни, продирал глаза, на кухне его ждал завтрак, а в
случае особенно тяжкого пробуждения - обед с графинчиком водки, настоянной
на апельсиновых корочках.
- Это по-нашему, по-ассимилянтски! - говаривал Борька, отдышавшись
после первой, реанимационной рюмочки.
В ту пору Олег часто бывал у Слабинзона. Они сидели и пили под лимончик
выдержанный коньяк. У Борькиного отца дареными бутылками были забиты все
подсобные помещения в квартире и на даче. Очевидные излишки он время от
времени сплавлял сыну, хоть и страшно злился на него за оставленную Инессу:
из-за этого на их семью обиделись многие родственники. Борькин отец был
одним из лучших урологов Москвы и специализировался на новомодном тогда
хламидиозе - недуге, поражающем всех людей, ведущих мало-мальски половой
образ жизни. Переехав в Америку, он открыл свою консультацию на Брайтон-Бич.
Народ повалил к нему валом, в основном московские еще пациенты. Он часами
мог болтать о прошлом с бывшим директором гастронома, а ныне апоплексическим
говоруном, для которого триппер, подхваченный в 60-х годах на квартирном
диспуте о физиках и лириках, стал во временной перспективе чуть ли не самым
ярким воспоминанием молодости. За эту возможность повспоминать о былой
удали, видимо, и ценили борькиного отца, постаревшего и отставшего от
передовых методов мировой урологии.
Итак, Башмаков и Слабинзон частенько сиживали на просторной кухне, и
Борька, прихлебывая коньячок, наставлял:
- Жениться, Тунеядыч, нужно только в промежутке между клинической и
биологической смертью, и то лишь для того, чтобы было кому тебя похоронить!
Изредка к ним выходил задумчивый Борис Исаакович, удрученный страшными
просчетами в деле подготовки Красной Армии к войне с фашистами.
- А знаешь, дед, что нужно было сделать, чтобы немца сразу задробить?
- Что?
- Сталина шлепнуть!
- Не уверен! - качая головой, отвечал генерал.
- Еврей-сталинист - страшный случай! - констатировал Слабинзон,
дождавшись, когда дед скроется в кабинете. Иногда они, как в былые
студенческие времена, шли гулять по вечерней улице Горького или ехали в
Булонь, и Слабинзон начинал нахально клеить встречных девиц. Но с девицами
обычно ничего не получалось: былой кураж и обаяние юной необязательности
куда-то ушли. Жалкая развязность Борьки и хмурая озабоченность Башмакова, в
очередной раз забывшего стащить с пальца обручальное кольцо, приводили к
тому, что хорошенькие, знающие себе цену москвички на вопрос: "Девушка, куда
вы идете?" - отвечали: "С вами - до ближайшего милиционера!"
- А как ты относишься к продажной любви? - задумчиво глядя вслед
удалявшейся юбчонке, спрашивал Слабинзон.
- Да как тебе сказать... - уклонялся Башмаков.
В ту безвозвратно ушедшую эпоху сексуального бескорыстия продажная
любовь была для Олега чем-то запретно-таинственным, наподобие закрытого
распределителя для крупной номенклатуры, куда комсомолят, понятное дело, не
допускали.
- Я тоже так считаю, - соглашался Борька. - Покупать женщин так же
бессмысленно, как одуванчики. Они же под ногами.
"Под ноги" попадались обычно лимитчицы, клевавшие на Борькины подходцы
в надежде, если повезет, расплеваться с проклятым общежитием и осесть на
квартире у москвича. Однако при ближайшем рассмотрении они оказывались
настолько неаппетитными, что Башмаков даже в первую неделю после возвращения
из армии на таких не обращал никакого внимания. И тогда разочарованный
Слабинзон начинал выступать:
- Ты посмотри на эти рожи! (Речь шла о прохожих.) Это же вырожденцы!
Это страна вырожденцев! Ты понимаешь, Тунеядыч?!
Олег вглядывался в усталые и конечно уж не аристократические, а порой,
что скрывать, витиевато-уродливые лица прохожих, потом переводил взгляд на
Слабинзона, тоже чрезмерной статью и лепотой не отличавшегося, вздыхал и
соглашался:
- Кошмар!
- Архикошмар! Страна лохов... Нет, архилохов! Я здесь просто задыхаюсь!
- продолжал Борька страстно. - Ты можешь себе представить, у нас после
защиты на кафедре накрывают стол, пьют водку под селедку, а потом песни
поют! Нет, ты представляешь?! "Парней так много холостых на улицах
Засратова". А член-корреспондент Ничипорюк - членом его по корреспонденту! -
про гетмана Дорошенко соло хреначит! Интеллигенция, твою мать!
Представляешь?
Олег вспоминал, как любит попеть во время семейного застолья его отец,
как отплясывает, выпив лишку, личный друг композитора Тарикуэллова Петр
Никифорович, как и сами они в райкоме, расслабившись, ревут комсомольские
песни, и отвечал:
- Представляю...
- Нет, морда райкомовская, ничего ты не представляешь! Олег в свою
очередь начинал жаловаться на Катю, на постоянные унизительные попытки
выставить его из дому. Это ведь с возрастом понимаешь, что жаловаться людям
на собственную жену так же нелепо, как жаловаться на свой рост или, скажем,
рельеф физиономии.
- И ты терпишь?! - задыхался Борька от возмущения. - Из-за карьеры, да?
Она ноги тебе должна мыть, когда ты домой приходишь! Знаешь, Тунеядыч,
сколько баб голодных вокруг? Только свистни! Я, как развелся, первое время
каждый день с новой спал, три раза у отца лечился, а потом надоело - одно и
то же. Иногда снимешь какую-нибудь, ведешь домой и думаешь: а вдруг у этой -
поперек? Приведешь, разденешь - нет, как у всех, вдоль.
Слушая такие рассказы, впечатлительный Башмаков совершенно забывал о
безрезультатных прогулках по улице Горького и завидовал свободной, полной
чувственного изобилия жизни Слабинзона. Сам он, правда, уже успел дважды
бестолково изменить Кате. Первый раз в буквальном смысле с соратницей -
бухгалтершей из финхозсектора райкома - во время гулянки по случаю дня
рождения комсомола.
Второй раз Башмаков изменил Кате с активом - с секретарем комсомольской
организации кукольного театра. Это была маленькая, худенькая актриска,
игравшая в спектаклях роли царевичей и говорящих животных. Сошлись они на
выездной комсомольской учебе в пансионате "Березка" - отправились вечером
погулять в ближайшую рощу и вернулись лишь под утро, все в росе... После
нескольких встреч он бросил актриску. Передавали, что девушка очень
переживала разрыв и даже во время спектакля однажды, отговорив свой текст,
заплакала, прижимая к груди царевича. Зато Олег, возвращаясь теперь домой к
Кате, мог не напрягаться, придумывая очередной аврал в райкоме, он был почти
счастлив, чувствуя себя чистым и непорочным, как замызганный московский
голубь.
И все же... Ранний брак - он понял это со временем - делает мужчину
сексуальным завистником. Несмотря на собственный блудодейский опыт,
Башмакову казалось, что у Борьки все это происходит совсем иначе, с
неторопливой изысканностью, без тяжких обязательств и последующих угрызений
совести. Впрочем, чужая постель - потемки. Слабинзон поначалу, как и Борис
Исаакович, решил остаться в Союзе. И вдруг тоже подал заявление. Из-за
несчастной любви. Он познакомился на улице с рослой хохлушкой из
Днепропетровска, провалившейся на вступительных экзаменах в МГУ. Она была
действительно хороша: рост под сто восемьдесят, долгие темно-русые волосы,
богатейшие плечи и грудь, а кроме того - огромные светло-карие глаза, до
середины которых долетит редкий мужчина. Олег, впервые увидав ее, на
несколько минут лишился дара речи. Слабинзон же влюбился до полной потери
ориентации во времени и пространстве.
- Понимаешь, Тунеядыч, когда я слышу ее охренительное хохляцкое "г", во
мне происходит направленный атомный взрыв! Это плохо кончится...
Он сознавал ничтожность своих шансов и решил взять девушку хитростью.
Она искала жилье в Москве - и Борька нашел ей комнату, причем совершенно
бесплатно. Это была комната в дедовской квартире, где Борис Исаакович
устроил мемориальный музей своей покойной жены: фотографии в рамках, большой
портрет комсомолки Аси Лобензон кисти Альтмана, любимые книги, одна даже с
автографом Маяковского, кровать с никелированными шарами, застеленная
кружевным покрывалом... Борис Исаакович изредка с благоговением заходил в
этот музей и шепотом разговаривал со своей покойной супругой о прошлом, а
может быть, и о будущем. Кроме него, никто больше входить в эту комнату
права не имел. Как Слабинзону удалось уговорить деда освободить помещение от
вещей и пустить туда квартирантку - неведомо и непостижимо!
Девушку звали Валентиной, но Борька называл ее Валькирией, а за глаза,
учитывая ее стать, - полуторабогиней. Он подавал ей кофе в постель, а когда
она шла в ванную, с замиранием сердца предлагал потереть спинку, но всегда
безрезультатно. О том, чтобы взять девушку силой, не приходилось даже
думать: однажды вечером под видом дурачества Слабинзон затеял с ней возню на
кровати, и Валькирия так придавила бедного влюбленного, что он потом неделю
с трудом ворочал шеей. Валентина устроилась воспитательницей в детский сад,
и Борька, совершенно забросив кандидатский минимум, помогал ей прогуливать
малышей, а когда те не хотели строиться в пары, чтобы идти на обед,
изображал злого серого волка. Девушка громко хохотала и поощрительно пихала
Слабинзона в бок: "Ну ты игрун!" И он чуть не падал в обморок от ее
несказанного фрикативного "г".
Наконец Борька, собравшись с силами, получив согласие Бориса Исааковича
и наплевав на письменно-телефонные проклятия родителей, присмотревших ему на
исторической родине в жены еще одну дальнюю родственницу, предложил своей
Валькирии руку и сердце вкупе с нажитыми дедом материальными ценностями,
включавшими дачу в Перхушково и двадцать первую "Волгу", томившуюся без дела
в теплом гараже под домом. "Полуторабогиня" посмотрела на него сверху вниз,
нежно взъерошила пушок на ранней Борькиной лысинке, расхохоталась и молвила:
- Ну что ты, Боренька, разве можно породу портить!
Вскоре она съехала с квартиры, заплатив за проживание по
среднемосковским расценкам, и вышла замуж за вдовца - милицейского капитана,
водившего к ней в группу дочку. Капитанова жена умерла после операции
аппендицита в результате совершенно чудовищной врачебной ошибки. В подобных
случаях говорят: "Ножницы в кишках забыли..." Капитан стал попивать, да и
работа у него была ненормированная - с засадами и задержаниями. Валентина
несколько раз вечером отводила девочку домой, потому что никто за ней так и
не пришел. Однажды она привела ребенка в детский сад утром... Слабинзон
неистовствовал несколько месяцев, шлялся черт знает где, пил страшно,
попробовал даже колоться. Он не желал слушать разорительных воплей матери,
доносившихся в Москву по тщательно прослушиваемой международной линии, рвал,
не читая, многостраничные письма отца, которые тайными диссидентскими
тропами (среди видных отказников тоже попадались урологические больные)
доходили до Москвы буквально за несколько дней - в то время как обычный
конверт шел месяцами. Не просыхающий Борька грубо обрывал даже деда, и тот
все никак не мог до конца рассказать ему историю курсанта Комаряна,
стрелявшегося из-за несчастной любви к дочери преподавателя тактики
современного боя полковника Черепахина. А ведь Башмаков мог рассказать и
свою историю. Она пусть и без стрельбы, но тоже невеселая. Каждому мужчине
есть что по этому поводу рассказать. Но Борька никого не желал слушать,
стараясь остаться наедине со своим разрушительным любовным горем. Среди
многочисленной отъезжающей и отъехавшей родни пошел страшный слух, что
Лобензоны просто-таки уже потеряли сына, замечательно талантливого мальчика,
аспиранта и будущего крупного ученого. Мать бросилась в советское
консульство, просилась назад, чтобы спасти мальчика. Но ей объяснили, что
это невозможно, так как, уехав из СССР, она совершила предательство, а такие
вещи не прощаются. И вдруг Борька сам, без всякой помощи, остановился,
пришел в себя и подал заявление на выезд. Разрешение ему, учитывая
оборонную, засекреченную специальность, конечно, не дали, а с кафедры,
разумеется, пришлось уйти. Чтобы не угодить в тунеядцы, он устроился за
какие-то смешные деньги осветителем в народный театр при заводе "Красный
Перекоп", где начальствовал давний пациент его отца. Однако надо было
подумать и о заработке: преодоление большой и чистой любви с помощью
множества маленьких постельных дружб требует определенных расходов. Сначала
Борька зарабатывал перепродажей импортных бюстгальтеров, которыми его
снабжал также бывший пациент отца - директор универмага "Лыткарино". Когда
директора посадили, наступили трудные времена, и Борька попытался
реализовать портрет бабушки кисти Альтмана. Конечно, Борис Исаакович
памятное полотно продать не позволил, но книгу с автографом Маяковского не
отстоял. С этого и началось знакомство Слабинзона с миром антикваров. В
предотъездные годы Олег виделся с Борькой редко. Иногда Слабинзон приезжал к
нему в гости, как он любил выразиться, на выселки. Друзья, чтобы остаться
наедине, выходили на балкон и, поплевывая вниз с одиннадцатиэтажной высоты,
рассуждали о женщинах или беззлобно переругивались.
Слабинзон, еще не травмированный своей большой любовью и суровыми
буднями отказника, относился к райкомовской деятельности приятеля с
насмешливым благодушием и, выслушав рассказ Башмакова о семейных утеснениях,
вдруг страшно возмутился этим скобарством и решительно посоветовал:
- А ты возьми и уйди!
- Куда?
- Да хоть ко мне. Только кровать с собой захвати. У меня один станок.
Будем хороводы вместе водить!
- А Борис Исаакович?
- Деду все равно - он сейчас командарма Павлова реабилитирует и Мехлиса
ненавидит.

 

 
       
 
       
 
       
 
       
 
       
   

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

   
   
   
 
 
   Copyright 2001-2006 Ltd "Practika XXI"   e-mail: vzlett@list.ru
      http://www.kursi.nm.ru
Hosted by uCoz