90-ые годы.
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ХРОНИКИ, РАССКАЗЫ, ВОСПОМИНАНИЯ, ЗАМЕТКИ, РЕПЛИКИ, МЕМУАРЫ, ...

Аристарх Обломов

Рассказ

ВЕСНОЙ В СКОРОПАДСКЕ (из записок адвоката).
< В эпоху дураков и великих потрясений>

I.
Я уехал в Скоропадск, где было два участковых, один судья и ни одной многоэтажки.
Я снял за гроши комнату у пожилой хозяйки, проживающей в собственном доме с уже немолодой дочерью. Ежедневно три часа проводил в магазине "Продукты": в углу, в отгородке, напротив колбасной витрины, находилась моя приемная. На магазине было написано: "Продукты. Обед ... Прием адвокатом ежедневно, кроме воскресенья, с 10 до 13."
Люди шли. Впервые ощутил поток гражданских дел, которые нужно было вести в суде. В столице обстояло наоборот: большинство консультаций было по гражданским или брачно-семейным отношениям, а в суде вел почти исключительно дела уголовные.
После 13 объявлялся в суде. Если в повестке дня было мое дело, сидел у девчат в канцелярии, смотрел в окно и пил коньяк, до тех пор, пока секретарь не приглашала меня в зал суда. Если дела не было, опять-таки сидел в канцелярии и пил коньяк. Молча, бутылку, вторую, покуда не освобождался судья.
- Валерий Евгеньевич, нельзя же так, - уговаривали дамы, - все же у Вас нормально. Вон сколько дел ведете...
- Дела - это хорошо. А ты Маркова, что? Тоже хорошо живешь? В Москве была хоть когда-нибудь? У тебя хороший муж, Маркова, мы с судьей вчера выпивали с ним.
- Валерий Евгеньевич, не надо Вам, Вам не идет, у Вас же по-другому...
- Что значит "по-другому"? Всем можно, а мне нельзя? Да у нас полпоселка вообще не просыхает. Твой муж, Маркова, кто? Учитель? Завуч? А он чего пьет? Ты что, его не удовлетворяешь?
Возвращается судья,
- А почему Маркова в коридоре плачет? - и мне, - Ты тут подожди, я опять ухожу в дело.
- Какая статья?
- Разбой, три эпизода. Два человека, валят друг на друга.
- Адвокаты есть?
- У одного. Из Москвы, Б.А.
- Прощелыга! Из дисциплинарной комиссии, меня рассматривал. . Я у него выиграл четыре процесса. Скажи второму подсудимому, который без защитника, пусть меня возьмет, я выиграю в пятый раз.
-Жди меня. Из этих никто тебя уже не возьмет.
- Ослы, господин судья! Пропадает гений!
- Хочешь, посиди в зале, но без реплик.
- Юра, я люблю Ириску - самая любимая моя секретарша. Ириска, тебе восемнадцать есть? Или женюсь, или усыновлю.
- Ты напился. Запрись в моем кабинете и поспи. Ира, почему Валерий Евгеньевич у Вас сидит? Он должен сидеть в моем кабинете. Кофе есть? Сделайте ему.
Я не ухожу в кабинет судьи, продолжаю сидеть у женщин в канцелярии. Два судебных секретаря, два судебных исполнителя, машинистка и завканцелярией. Все юные, восемнадцать-двадцать пять. Беру какое-либо из "своих" дел, листаю.
- Валерий Евгеньевич, вы, действительно, из Москвы?
- Почему из Москвы? Из самого Нью-Йорка. Рональд Рейган, Билл Клинтон... Помните известные судебные процессы, когда Билл приставал к непорочным женщинам, таким, как Маркова? Я был его адвокатом. По телевизору показывали.
- Вы пьяны, Валерий Евгеньевич.
-Молодец, Маркова. Правда в лицо - высокий гражданский поступок. Справедливо. Возможно, я в чем-то ошибся или даже был недостоин. Прости меня.
- Вы всегда дурачитесь!
- "Выходят на арену силачи, не ведая, что в жизни есть печаль..."
- Мы с Татьяной Вас проводим.
- Татьяна, милая Татьяна... и что-то с именем твоим... Не помню, что там у Пушкина и у Онегина произошло с этой Татьяной...
- Вы уже пьяный, Валерий Евгеньевич!
- Маркова, мать одиннадцати детей, Маркова, верная супруга девятого мужа, я ухожу домой, глубоко оскорбленный. Пусть тебя гложет совесть, и пусть это будет трагедией в твоей жизни. Хотя бы сегодня.
Я, качнувшись, встаю со стула. Все, кроме судебных секретарей, спешно начинают одеваться.
- Вы на машине, Валерий Евгеньевич?
- Да. Тебя, Светлана, и Татьяну, и Карину подвезу. Садитесь. За Марковой заедет муж. Кто не с нами, Маркова, тот, как говорил Лев Давидович Троцкий, против нас. Юра...!
- Не кричите! Он в процессе!
- Ладно. Развезу Вас и заеду за ним.
- Только поедем тихо-тихо, а то мы боимся. И с Юрием Григорьевичем потом не сильно пейте... Ну, в общем, не как позавчера...
- Понял, больше бутылки он у меня теперь не пьет. Юра...!
- Не кричите! Он в деле!
- Маркова! Все едут, а ты не поедешь с нами. Это - наказание.
Я развожу их. Мне приятно, что им нравится; они благодарны и целуют меня в щеку. Периферия.

Я вхожу в зал суда и говорю:
- Юра, я устал ждать.
Юра шалеет и шепчет на ухо милиционеру охраны. Сержант ведет меня в кабинет судьи и запирает.
В шкафу - вещдоки (вещественные доказательства), в частности, двадцатилитровая бутыль приличного самогона, по протоколу якобы уничтоженного методом закапывания. Я отпиваю глоток из бутыли и стучу в дверь: "Маркова!" - у секретарей судебного заседания и у судебных исполнителей должен быть запасной ключ.
Я засыпаю за столом судьи.

- Вставайте, сударь, Вас ждут великие дела, - это Юра.
- Сколько?
- Квалифицированный разбой, 8 и 6 лет строгого.
- Я бы дал 11.
- Ты что!? На кассации не устоим. А потом - доследование. Ты уже чуточку просох?
- Юра, завтра идет мое дело. Мелкота. Кража у бабки двадцати банок консервации из погреба. Ты изучил?
- Я еще не читал.
- Зато я читал. У него прошлая судимость не погашена. Год сидел за коноплю. То есть рецидива нет. Тут - два года, не больше. Я уточнил по сборникам судебной практики.
- Посмотрим.
- Два года, Юра! Сейчас принесу сборники. Впрочем, не настаиваю. Гонорар мизерный. Выступлю в прениях, а на кассацию не пойду. Они меня утомили. Кстати, гражданский иск за них я погасил, из своего кармана. Там - мизер, но это ненормально. Попали под уголовку - свалилось несчастье: продавайте дом, мотоцикл, все продавайте.
- Валер, забыл, тебе Вера Петровна звонила и Жанна. Жанну помнишь?
- Юра, мне тридцать семь лет, и я устал от этой блядоты. Жанна - это та, что сидела с нами в ресторане? Шалава. А иначе почему бы она там была?
- Тогда кто я, кто ты? Ты там вообще прописался.
- Мне можно. Я - русский гений! У меня душа болит.
- Согласен. А кто об этом знает? Только я. Так что спи спокойно, мой гениальный брат.
Потом едем на машине ко мне, медленно, на второй скорости, чтобы никуда не врезаться и никого не сбить. И пьем много и неспокойно.
Юра ночует у меня. Мы до полуночи поем в огороде революционные песни. Возмутившемуся соседу я молча наливаю стакан самогона и даю моченое яблоко; тот не хочет, но выпивает. Я знаю, что он боится и в какой-то мере уважает меня - считает, что адвокат - это милиция.

Юра живет в райцентре, в городе. Квартира. Жена. А у нас просто пгт, поселок городского типа, которому года три назад почему-то присвоили статус города.
Мне звонят из Москвы: возвращайся, все будет. Я пью, немножко работаю и не хочу ничего.
Эпоха Ельцина, господа! Когда-то Вам покажется, что это были времена великой реформации. Вы не жили в эти годы в нищете и бесправии, когда коррупционеры, рэкет и прочая социальная и криминальная шушера были все, а остальные - пыль. И эту жизнь создал Ельцин, разменяв тысячи российских талантов на кучку случайных, лихих, гонористых и скудоумных выскочек.
Господа реформаторы, Вы мне глубоко антипатичны ! Я - не быдло, не тварь дрожащая, я всегда был Личностью . Вы идете по головам. Люди не живут, а ползают в той грязной луже, в которую Вы превратили страну.

II.
Юра пьет меньше меня, но тоже много, особенно если с прокурором. Прокурор, здоровый красный мужик, пьет безмерно и почти не пьянеет. От его доз я падаю. Падаю, конечно, условно: просто ухожу из-за общего стола и иду на кухню, где разговариваю с хозяйкиной дочерью о сложных геополитических проблемах, а также о вреде пьянства; или сажусь в коридоре у телефона и звоню, например, Вере Петровне.
Вера Петровна - зав. продуктового магазина, где я принимаю клиентов. У меня с нею особые отношения, основанные, главным образом, на моей склонности еще со студенческих лет к фарцовке. На периферии всегда есть дефицит. Я раз в месяц езжу к матери в Москву и привожу оттуда полный багажник всякой-всячины по длинному списку, выданному Верой Петровной. Она потом перепродает.
Отвечает ее муж. Я говорю:
- Здорово, Вячеслав. Как дела на мясокомбинате? Прокурор Сандалов. Зайдешь ко мне завтра в 16 кабинет. Жена проходит как свидетельница, позови ее.
Вера Петровна возникает в трубке.
Я: Не говори ничего, слушай, что скажу...В наши годы с тобой признания в любви - бессмыслица... Посмотри, как живут люди... Едят, пьют, рождают по дюжине сопливых, хулиганистых детей... Зачем?... Я здесь в ссылке... Но я проживу здесь много-много лет...
Язык заплетается. Я несу еще долго подобную белиберду, пока Юра не отбирает у меня трубку.
Они пьют с прокурором. Мне скучно. Я опять звоню кому-нибудь, например, Марковой.
- Вы что так поздно, Валерий Евгеньевич?
- Кому поздно, а кому нет, Маркова. Все зависит от координат личного отсчета.
- Вы опять пьете.
- Сегодня Праздник.
- Какой?
- Не помню, сейчас у прокурора спрошу.
- Господи! И прокурор там. У Вас же завтра на 10 часов дело.
- Это все не то, Маркова! Не то!... "... И, смиряясь с планидой такою, ты живешь о душе не скорбя..." В общем, участь твоя, Маркова, печальна...

III.
В канцелярии суда постоянно включен магнитофон. Суперхиты. Лада Дэнс: "Дави, мой мальчик, дави на газ; все будет джаз, все будет полный джаз…". Алена Апина: "Ой, Леха, Леха, мне без тебя так плохо…". Речетативы Кая Метова: "Позишен обор-ван - тебе не дам, позишен обор-ту - тебя хочу…".
Дребедень. Девчата балдеют, подпевают.
- Ира, в каком году Лермонтов родился?
- Какой?
- Который на Кавказе служил и написал про Печорина и Княжну Мери.
- Вы сами знаете.
- Ты школу недавно закончила, я давно. Ну? Плюс-минус пятьдесят лет?
- В 18 … 73.
- Молодец!
- Правильно?
- В этом году, сударыня, если тебе интересно, родился поэт Валерий Яковлевич Брюсов, праотец символизма, а также Главнокомандующий белыми армиями Востока России адмирал Александр Васильевич Колчак, расстрелянный в Иркутске зимой 1920. Надеюсь, что их и М. Ю. Лермонтова ты хоть как-то отличаешь. Что он написал?
- Кто?
- Лева Свечкарь, участковый из Леденевки!
- Я по литературе плохо училась.
- А по какому предмету хорошо?
- По географии.
- Где Сингапур находится?
- В Африке.
Маркова встала сбоку:
- Вы конверты обещали.
Щурясь, смотрю на нее снизу вверх:
- Все пишете?
- А куда ж деться.
- Конверты, письма… "Я Вам пишу случайно; право, || Не знаю как и для чего.|| Я Вам пишу случайно, право.|| Что я скажу Вам? Ничего."
- Вы обещали…
- Извините, мадам, запамятовал.- Достаю десять долларов.- На, купи сама.
- Вы что!? Нельзя!
- Валерий Евгеньевич, а Брюсова Вы нам принесете почитать?
- Я же вам приносил, вы ничего не читаете.
- То был Блок. Его в школе проходили. Неинтересно.
В суде - нищета. Ничего нет. Регулярно снабжаю их конвертами, марками, бумагой; купил для канцелярии печатную машинку, вот этот магнитофон. Нет стульев, все сидят на белых кухонных табуретках, прислоняясь спиной к стене, залепленной календарями и журнальными обложками.
Великая эпоха…

"Фиолетовые руки
На эмалевой стене
Полусонно чертят звуки
В звонко-звучной тишине."

Эпоха абсурда, которая войдет в историю беспричинной разрухой, понять которую не сможет ни один мыслящий экономист , великолепными проходимцами и временщиками, блестящими болтунами, враз сменившейся этикой и эстетикой…
"Позишен обор-ван - тебе не дам, позишен обор-ту - тебя хочу…"
- Валерий Евгеньевич, я имею право, как зав. канцелярией, вернуть иск, если он прислан по почте и нет квитанции об уплате госпошлины?
- Регистрируйте и передавайте судье. Это его преюдиция.
- Валерий Евгеньевич, у меня лампочка сгорела в настольной лампе.
- И у меня.
- ?!

"Тень несозданных созданий
Колыхается во сне,
Словно лопасти латаний
На эмалевой стене.
И прозрачные киоски,
В звонко-звучной тишине,
Вырастают, словно блестки,
При лазоревой луне.
Тайны созданных созданий
С лаской ластятся ко мне,
И трепещет тень латаний
На эмалевой стене".

- Они, по-моему, в школьной хрестоматии есть.
- Кто "они"?
- Поэты-символисты.
- ?!
"И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу".

Впрочем, это уже не Брюсов - Блок .
Сегодня Блок ближе, особенно поздний:
"………………………….
Мы широко по дебрям и лесам
Перед Европою пригожей
Расступимся! Мы обернемся к вам
Своею азиатской рожей!"

IV.
Городишко наш маленький. Большинство населения работает в райцентре, за 5 км. Тут только ужинают, спят, завтракают, также, как в каком-нибудь спальном районе Москвы. Дела крупные случаются редко. В основном летом, когда на водохранилище наезжают отдыхающие. Местные друг друга не насилуют и редко бьют так, чтобы дело доходило до суда. Правда, много краж личного имущества. Вековая традиция: там, где русский, там всегда воровство.
По крупным делам гастролеров приезжают столичные адвокаты: попытка изнасилования на турбазе московской дамы, грабеж автостоянки, разбойное нападение на отдыхающих в палатках.
Когда они приезжали, ходил на заседания суда. Защитники и представители работали неплохо. Я с некоторыми знаком.
Разговоры между адвокатами разных иерархий всегда напряженные.
- Ты тут?
- Вашими молитвами, Борис Арнольдович.
- Кстати, твой приз, так называемой "золотой десятки", у нас на столе в консультации.
- Пошел ты со своим призом!
- Юрий Григорьевич, это - хамство!? Или: как по другому понимать?
Юра:
Валерий Евгеньевич, возьмите себя в руки!
- Ухожу! Ухожу! То, что положено Юпитеру, не положено Быку! Только вот проблема: кто Юпитер!?
Призы "золотой десятки" придумали в молодежном юридическом союзе. Меня, тогда тридцатишестилетнего, почему-то зачислили в номинацию "молодых". При рассмотрении дел оказалось, что за последние три года я провел полтора десятка трудных уголовных процессов и, по адвокатским меркам, не проиграл ни одного.

V.
Один раз в месяц обязательно обедаю с хозяйками. Накупаю много продуктов, лично готовлю.
Готовить не люблю и не умею. Когда приходится показать себя на людях, искусство кулинара заменяю большим количеством специй и приправ. Получается разноцветно, остро, пахуче и вроде бы вкусно.
"Какой у Вас вкусный чай, - восхищались изысканные гости штабс-капитана М.Зощенко, - Поделитесь секретом". "Надо просто не жадничать и насыпать больше заварки", - отвечал знаменитый штабс-капитан.
Мой секрет приготовления курицы - просто большая жирная курица. Так как газ в поселок не подают неделями, а на электроплитке зажарить целую курицу невозможно, я готовлю ее на открытом огне, на костре. Чтобы она не закоптилась и не сделалась черной, густо натираю красным перцем с добавками истолченной смеси лаврового листа, кориандра, гвоздики, прочего цветного и острого, затем заворачиваю в конденсаторную фольгу и для верности, чтобы не развернулась, заматываю сверху проволокой.

Трапезничаем в хозяйкиной половине. В полупустой и потому просторной горнице. Круглый плетеный стол, три еще крепких плетеных кресла. Тумбочка с комбайном. На аккуратно оклеенных неровных стенах репродукции: "Демон" Врубеля, Кольман "Восстание декабристов", Рокотов "Струйская", "В. Ульянов" Налбандяна, фотопортреты Горбачева, Ельцина...
Вино не пьем. Чай по-зощенковски, покупной московский квас, фанта.
Слушаем музыку с пластинок через радиолу "Рекорд". Леонтьев середины восьмидесятых: "это ярмарки краски..." Лучше этого он потом ничего не споет. Окуджава: "Надежда, я вернусь тогда, когда трубач отбой сыграет...", "До свидания, мальчики...", "И целовал обветренные руки и старенькие туфельки ее...", ...
Подсаживается хозяйкин сын, пучеглазый худой мужик лет сорока трех, с лицом лагерного шныря. Поссорился с женой и второй день ночует у матери. Нетрезвый. Утром выпил мой лосьен для бритья и большой флакон французского одеколона. Его прогоняют: "Иди, отсыпайся".
Соседки - политические активистки, ходят на митинги, постоянно участвуют в различных группах поддержки. Сейчас периодически дежурят у исполкома в пикете протеста: кого-то из чинов районной администрации то ли отстранили, то ли собираются отстранить.
-... Вот за что его?! - спрашивает старшая хозяйка, - За то, что людям добро хотел сделать?!
Я не очень верю этим ребятам, которые "хотят сделать людям добро". Уж, очень их много. Если хотя бы каждый десятый из них делал хоть что-нибудь из того, что обещает, мы бы давно жили при шведском коммунизме.
Говорю: "Обращайтесь в суд с иском о защите чести и достоинства".
- Какой сегодня суд! Все куплено! - говорит хозяйка, - Я читала: при Ленине был настоящий суд... Во-первых, каждый мог пожаловаться, во-вторых, каждый мог прийти и спросить: почему делается не так?... Ошельмовали и забыли... Школьников о Нем спроси! Уже не знают...А Он был таким управляющим…, до которого не только нашим, всем в мире далеко...
"Настоящий суд" - это местные суды, заменившие суды присяжных, и революционные тройки ревтрибуналов. Если не изменяет память, первые расстреливали каждого шестого, вторые выносили смертный приговор по половине рассмотренных дел. А менеджером Он, действительно, был отменным. Сломать многовековой колосс и - самое главное! - за какие-то пять-семь лет все вновь отстроить!... В последующие эпохи таких прецедентов не было - выдающиеся управляющие иных времен, в основном, крушили...

Кино! Кино! Кино!
В спортзале школы, где младшая хозяйка преподает географию, роно и спонсоры показали фильм "Лимита". Картина не новая, в Москве уже прошла по коммерческим каналам. Тут коммерческих каналов нет - и ,вообще, здесь показывает лишь один канал - хозяйки посмотрели фильм впервые.
Лейт-теза фильма: коренным москвичам постоянно приходится выдерживать неистовую конкуренцию с приезжающими иногородними; иногородние в большинстве своем действуют настырно, продвигаются успешней и живут богаче, чем коренные москвичи.
Обе женщины в это верят и называют в подтверждение своей уверенности имена знакомых своих знакомых, с которыми якобы произошли подобные превращения.
В фильме показаны сюжеты начала девяностых, наполненные ранним новорусским литературно-художественным антуражем: портретами невнятных и простых, как спички, нувориш, непременными разговорами о сексе, безыскусными половыми актами к месту и не к месту, удивлением и растерянностью перед невесть откуда сваливающимися возможностями и богатством... Инженеры-програмисты завоевывают и скупают Москву...
Сытая "золотая" молодежь, богема и дети известных родителей, люди обеспеченные, раскрученные, получившие от жизни все, что можно, сняли сказку про народную жизнь, в оправдание своим, в общем-то, мало обоснованным популярностям и взлетам. Мол, вот мы какие гениальные, мы выдюжили, в такой неразберихе, в таком соперничестве...
Во-первых, все было не так. Особенно в части невесть откуда сваливающихся богатств, которые, по трактовке фильма, были доступны всякому, любопытному и не ленивому. Все эти богатства за несколько лет до реформаций уже знали своих приблизительных хозяев, и чужих к ним не подпускали.
Во-вторых, не следует преувеличивать спрос на программистов. Среди безработных их были толпы.
Во-третьих, иногородние молодые специалисты, при огромной своей численности, никогда не были в Москве серьезными конкурентами для коренных москвичей, в том числе и в моей сфере, адвокатской. И никогда никем не становились. Если кому-то и удавалось после окончания института не уехать по распределению в Тьмутаракань и зацепиться в столице - они занимали низшие должности руководителей и специалистов в стройуправлениях, во второстепенных НИИ, в цеховых структурах огромных неприветливых заводов, или просто шли работать дворниками, истопниками, слесарями, постовыми милиционерами; десятками лет стояли в очередях на жилье...
Конкуренции московским связям и московскому капиталу не было никогда.
Младшая хозяйка говорит: "Если бы закончила не пединститут в областном центре, а поехала бы тогда в Москву: я бы смогла..."
Святая простота целого народа.

Выхожу в сад покурить.
Запах вишневого клея, обильно выступившего на шершавых стволах. Влагой и мхом отдает ветла. У набухших бутонов яблоневых плодоносных почек карминный цвет. Юрий Олеша ошибался: кармин не темно-зеленый, а свекольно-малиново-красный, как киноварь (если кто-нибудь видел киноварь).
Что примечательно в Скоропадске: у всех огромные сады, с беседками в глубине, кирпичными дорожками... - этакие чудом сохранившиеся дворянские гнезда.
Сижу на скамейке спиной к дому. Смотрю вдоль сада, вверх, через зелень, в даль неба. Отсюда не видно соломы и веток, оставшихся повсеместно после таяния снега, непросохших луж на черном огороде, который начинается за садом.
Аллеи и клумбы, что вблизи от дома, уже высохли, аккуратно подчищены и подметены. Зелено, солнечно, воскресно. Мало тени. И чуть пыльно. Как в курортный сезон где-нибудь в Бунинской Одессе или в Коктебеле. Правда, пока еще прохладно, и в любой момент может вернуться хмарь и сырость.
Из окна Окуджава:
"... И себя не щадите… Но все-таки постарайтесь вернуться назад";
"... Я все равно паду на той, на той единственной гражданской. И комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной...".
А потом - Роман Карцев. Что-то южное, солнечное, про салат из свежих овощей… И слизываем с пальцев, и перемешиваем, перемешиваем… Золотисто, ярко, как прошлая счастливая жизнь…

Как дожить до ста?

Надо, не разбираясь, есть разную муру, вроде черствого черного хлеба, печени трески, моченых яблок, красной свеклы, пустых капустных щей… Иногда вообще ничего не есть. Не соблюдать режима. Ложиться спать, когда хочется и вставать, когда надоест лежать. Ковыряться на подворье или хотя бы на садовой делянке, удобрять всякой всячиной огород. Весной обязательно сажать картошку и прочую овощную снедь, которую легче и дешевле купить в магазине, чем вырастить самому - но делать это надо, и именно самому, и в заведенные сроки.
Надо уметь много пить. С удовольствием, с разговором по душам. Потом несколько недель не пить вообще и говорить, что надолго завязал. Потом развязывать и пить, пить, пить… - пока не померкнут чувства к окружающим, пока не перестанешь получать удовольствие от бесконечных, как серый бардюр, пьяных разговоров с самовосхвалением и бравадой, что неплохо живешь, что еще ой сколько можешь, пока не начнется алкогольный токсикоз и утром на похмелье потребуется выпить больше, чем за весь вчерашний день.
Надо любить женщин. И обязательно жену, потому что она вертится всегда где-то рядом, что-то делает, о чем-то спрашивает - это не должно раздражать. И обязательно тех женщин, с которыми работаешь, заходя при этом как угодно далеко, в том числе до полу интимных, эпизодически интимных и регулярно интимных связей. Желательно, чтобы об этих отношениях знали только ты и она, ну, может быть, еще совсем посторонние, вроде хозяйки конспиративной квартиры, где вы встречаетесь. Остальные пусть лишь отдаленно догадываются о тебе и друг о друге - а ты шути и ни в чем не оправдывайся.
Любить надо легко и просто: подарил соседке по столу карандаш, дал почитать эротическую газету, демонстративно заглянул за декольте и сделал восхищенное "ах", похлопал по заднице в ее новых обтягивающих джинсах…- это создает ореол романтизма и беспорочности. У людей серьезных любовь плохо получается: и семейная, и флирт - нет ясности и легкости, а значит подозрения всегда точны и безжалостны, а значит любой взгляд в сторону ( от жены ли, любовницы ) предосудителен, сопровождается упреками, обидами, обсуждениями, сценами с элементами софистической риторики, драмы и трагедии.
Надо любить женщин. И уезжать в отпуск без детей и жены. Пусть в самое неподходящее время. Например, в феврале, когда дети в школе, а жену, если она и захочет увязаться за тобой, просто не отпустят на работе, посчитав, что с человеком что-то не в порядке и ему надо походить на физиопроцедуры в местный профилакторий. Именно уезжать. Пусть в феврале, январе, даже декабре - зато один. И это главное.
Надо любить женщин. И больше всех мать. И сделать все, чтобы она дожила до твоего запланированного юбилея.
Ни о чем не жалеть больше одного дня. Но уроки извлекать, и ошибки, если и делать, то другие и не фатальные.
Быть незаметно хитрым. Не давать взаймы значительных сумм денег: лучше мало и просто так, без надежды возврата. Не отказываться ни от каких благ, которые предлагают, иначе их возьмут другие и получат перед тобой преимущество. Не делать, что не нравится. Всегда иметь красивые, а, следовательно, убедительные отговорки, почему ты не можешь сделать то или иное.
Не читать газет и не интересоваться политикой. Слыть интеллектуалом, потому что это приятно, решая на работе кроссворды, предварительно просмотренные дома, и упоминая время от времени о прочитанных в юности Рембо, Прусте, Жан-Поле, Джойсе, Акутагаве и прочих занудных писателях, о которых большинство слышали, но, вряд ли, кто читал и сможет припомнить название хотя бы одного произведения.
Можно и нужно болеть. Регулярно и несильно, чтобы не привыкнуть к обманчивому здоровью и не расслабиться. При этом не бояться резко менять образ жизненного распорядка, пить много лекарств, но со знанием медицины хотя бы на уровне фельдшерского справочника.
И еще надо не попасть ни под какие революции, реформации, перестройки. Потому что - тогда все! Тогда ничего не будет! Тогда либо поляжешь на политических баррикадах, стремясь вскарабкаться на верх иерархии, либо, участвуя в голодных бунтах, будешь задавлен властью и толпой, либо, вдруг разбогатев, станешь засечкой на прицельной планке килера, либо от чрезмерных душевных мук и физических напряжений в тщетных попытках остаться и жить человеком, когда это практически почти невозможно - уйдешь в небытие задолго до цели, и кривые путы твоих нервных жил, остатки твоей безвинно реформированной жизни, лягут под ноги новых властелинов, которых ты и не любил, и не боготворил, но для которых другие, такие же, как ты, выткали из паутин своих мятежных душ триумфальный ковер, застлавший ступени восхождения очередного бездарного Гения… ("Убитые тобой приветствуют тебя").
Не попадись и уйди. Решительно, враз. В схимники, в интеллектуальное одиночество.
Ты - самодовлеющая и самодостаточная величина! Гений - ты, а не они!
…И будешь спать на разбитом диване, и будешь есть, не разбирая, разную муру вроде сельдерея, картошки и свеклы, выращенных на собственном огороде, черствого черного хлеба, моченых яблок, дешевой простокваши и пустых щей... И вот тогда, вероятно, проскочишь… И доживешь… Наверное, до 100..

Меня зовут в дом. Младшая хозяйка выбрала из горы пластинок Иоганна Баха.
- Послушайте. Это - чудно!
На пластинках органный Бах: токкаты, хоральные мессы.
- Обратите внимание, - говорит она, - В конце на этой стороне будет знаменитая "Аве Мария".

Снова садимся за стол. После курицы, в качестве десерта, блины. Произведение хозяек. Мажем блины медом и вареньем, сворачиваем в трубки, стараясь не накапать на скатерть, и запиваем ярким розоватым чаем из самовара
Какое-то время говорим обо всем и ни о чем, не перебивая друг друга и особо не вслушиваясь.
Негромко звучит Бах.
- …Американцы по сути своей такие же ленивые, как мы. Сила их устоев именно в доминанте частной собственности, а точнее - в прививаемой из поколения в поколение алчности. Лозунги, на которых воспитывались американцы: во второй половине восемнадцатого века - "Человек человеку - волк", в девятнадцатом веке - "Человек человеку - соперник", сейчас - "Человек человеку - конкурент". Минимальная динамика, а какой социальный и экономический эффект.
Плюс большое количество эмигрантов, которые приехали туда, чтобы непременно стать богатыми; они готовые "грызть асфальт".. У нас таких, может быть, один на три тысячи, у них - несколько человек на сотню.
А людские слабости идентичные: та же склонность к недобросовестной работе (только там сильнее за это карают), та же привычка делать все в последний момент.
- …Роптали, конечно. Что-нибудь всегда не нравилось. Но чтобы поголовно были несчастливы, как сейчас говорят - нет.
- … Если бы был Брежнев чуть поумней, можно было столько сделать для людей… Не поверите, у нас все на этой вот улице держали корову, многие еще и овец. Выгоняли не через переднюю калитку, а через садовую, поэтому в садах есть центральная аллея, не для того, чтобы прогуливаться, а чтобы корову по ней прогонять…Запретили: несельским жителям нельзя. У нас в голове тогда не укладывалось: как это так, что у нас не будет коровы. А лет через пятнадцать, при том же Брежневе, спохватились, а у людей уже наоборот: в голову не помещается: как это он, почти что городской житель, заведет корову, будет доить, косить, ни свет, ни заря вставать? Торговлю чего было не разрешить!? Понаделали бы рынков, и пусть каждый стоит, продает, что у него есть. Прям бы устои какие-то пошатнулись... Даже тогда некоторые целыми семьями на рынке промышляли, Кто корзины мог вязать, кто пчел держал, кто валенки валял… И ничего: дети в школу ходили, в армии служили, и жили, как все.
- …Идеи коммунизма вечные. Если их брать изолированно от практики, они красивые, притягательные. К ним будут обращаться бесконечно. И в этом веке, и в следующем, и через несколько столетий. Потому что провозглашаемые ныне всеобщие капиталистические богатство и благодать - утопия.
- …Торгаши тогда, ой как, засуетились. Чужих ведь в торговлю не пускали. Надо было торговый техникум закончить или ПТУ на продавца. А если ты пропустил свое время и что-нибудь другое закончил - уже не брали. А про тех, кто с высшим образованием про этих вообще не говорю - их не только в торговлю, их никуда не брали, только по специальности. А пошли послабления - торговать стал каждый, кто желал. Ох, они взбеленились! Лакомый кусок уходит из рук. В райсовете дискуссия за дискуссией: мол, торговать имеют право только профессионалы…
- …Возраст, когда в человеке надо искать и развивать способности, - не десятилетний и даже не восемнадцатилетний. Одаренность стабильная, не случайная проявляется в двадцать восемь - в тридцать -в тридцать два. Мы делаем из отличника божество. А проходит двенадцать - пятнадцать лет он ничего не достигает; заканчивает третьестепенный вуз, а то и техникум, возвращается сюда… Последнее вообще трагедия. Районо в позапрошлом году возило отличников в Австрию. Из нашей школы было шесть человек. Программа познавательная: географическое положение, государственное устройство, ведение товарного хозяйства. Ничего не восприняли, ничего не помнят. В этом возрасте не воспринимается такое. Зачем возить! Лучше уж просто пионерлагерь или что-то наподобие.
- …Преступление государственного деятеля не в том, был ли он развратен или являл собой пуритана в быту, а в том, что он сделал из того, что мог не делать и куда мог не вмешиваться, и не сделал из того, что необходимо было сделать…
- …Мы, вроде, и понимали и опасались, а все равно были "за". Казалось, навроде как весной плотину прорывает: копилось, копилось и раз - все пошло. Казалось все изменится к лучшему. Хотя сомнения были. Особо, когда он или кто-нибудь из этих, как лупанет что-нибудь…Хоть стой, хоть падай… Нам тут в глуши ясно, а им в Москве не понятно…
- …У кого-то была Хрущевская оттепель, у кого-то еще что-то. У этих вообще ничего. Бесконечная рутина. Одно и тоже много лет: в школе, в институте, на работе - одни и те же слова на плакатах, одни и те же лица на портретах. Все места и должности вокруг занимали предыдущие поколения: поколение отцов - на них все держалось и строилось, и "льготники" сороковых годов рождения, которым разрешили протиснуться, потому что на мужчин и вообще на рабочую силу был демографический дефицит. Даже свободный бизнес их не вытянул, хотя они все туда ринулись, понимая, что это, может быть, их последний шанс. Но кем они на тот момент были!? Что они имели!? По деньгам? По связям? Грузчики с высшим образованием, дежурные котелен, сантехники, монтеры, слесари, строители-шабашники - они не смогли выдержать конкуренцию с теми, кто был тогда в силе и занимал руководящие посты. То есть с поколением родившихся в тридцатых и сороковых. Не смогли также конкурировать и с теми, кто, как и они, не был обласкан эпохой, но все равно оказался выше на социальной лестнице. То есть с поколением родившихся в шестидесятых, которым в большинстве не пришлось уходить в дворники; они работали инженерами, производственными мастерами, банковскими служащими, и, когда дали свободу, оказались на виду и хоть немного, но востребованными.…

Аве Мария! Ave Maria!
"Ave Maria! Радуйся, Мария, благодатная! Господь с Тобою. Благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего Иисус. Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь."
Тема молитвы "Аве Мария" есть у многих композиторов. У Шуберта она опознается: под музыку можно петь "A - a - a - v - e Mari - i - a - a! ...". У Баха не опознается. Когда он сочинял мотив, он думал, что пишет "Ave Maria", а получилось другое, непохожее.

Старшая хозяйка много лет проработала на местной железнодорожной станции. "Железнодорожные" воспоминания одна из наших обязательных материй. Мне эта пункт небезразличен: когда езжу в Москву не на машине, почти всегда претерпеваю на нашем вокзале, затем в местном поезде, а потом при пересадке на промежуточной станции вереницу опасных, досадных и забавных приключений. Однажды на перегоне оторвались два последних вагона, потом, когда поезд начал тормозить, они догнали и ударились в него; на одной из станций под нашим вагоном почему-то оказался башмак, тепловоз дернул, две колесные пары перепрыгнули через башмак, а задняя тележка соскочила с рельс; в окна на всем ходу поезда пацаны из окрестных населенных пунктов кидают камни; по вагонам шастают агрессивные личности, своими ключами открывают двери; вечером проводник выдает ослябины, наподобие кочережек, которыми можно подпереть на ночь дверь купе, чтобы невозможно было открыть снаружи... Хотя, может быть, все это в порядке вещей и так было всегда, и подобное мое восприятие следует отнести на счет низкой адаптации изнеженного столичного жителя к порядкам и нравам глубинки.
- Раньше так не валились. Нет, нет, - говорит хозяйка, - В газетах о крушения, конечно, не писали, но телеграммы по отделениям и службам рассылались. И нам на селекторном совещании каждый случай доводили.
Почему неисправностей столько? И порядка нет? Почему? Вот давайте посмотрим.
Хвостовых кондукторов убрали. Раньше в конце каждого состава сидел хвостовой кондуктор, он отвечал за весь состав. И букса где задымила и что еще - он сразу чувствовал. Так вот тутошнего прошлогоднего крушения, когда товарняк ударил в хвост пассажирскому - не было бы, будь там хвостовой кондуктор. И краж при них было меньше. Все таки человек сидит. Боялись. Зарплата у него была маленькая... Сэкономили, а теряем миллионы.
Путеобходчиков сократили. А у них у каждого график строгий был: в какое время и где он проходит, он свой участок настолько подробно знал, что: камушек как-то не так лег или шпала сдвинулась на сантиметр, костыль чуть расшатался - замечал. А получал тоже мало. На Октябрьской дороге "Аврора" перевернулась, скоростной экспресс. Вы уже, наверно, не помните. Разошлись рельсы. Неисправность существовала не двадцать минут, не час, а сутки. За это время путеобходчик несколько раз всех бы обзвонил и предупредил...
- Мама, когда это было, пять или семь лет назад.
- А умней не стали. Сыпется все и пусть сыпется, никому дела нет. Люди тогда были бережливей. И совестливей. И добрей. Наше поколение и те, что перед нами, военное поколение - добрей были.
Входит сын в трусах: "Чирикаете, бляди ". Садится на корточки: "Э-э-пх!" "Ну, что? - смотрит на меня, - "Когда был я мальчишкой-бродягою..." Давай споем". Я говорю: "Давай". - "Когда был я мальчишкой-бродягою..." - "Ну, что замолчал?" - "Что?" - "Давай дальше, мы подпоем" - "Чего?" - "Пой! Ты же говорил: "Давай споем"" - "А - а - а".
Программа закончилась, иду к себе.
Но еще долго играет музыка.
И поет Окуджава.
"Шарманка-шарлатанка, как сладко ты поешь! Шарманка-шарлатанка, куда меня ведешь?…".
"… Минутной печали не стоит, друзья, придаваться. Ведь грустным солдатам нет смысла в живых оставаться, а пряников, кстати, всегда не хватает на всех.".
"… Весь век ты в походе. И только одно отрывает от сна: чего ж мы уходим, когда над землею бушует весна?"
И так было всегда. И до нас и с нами. Раскручивается спираль извечно неспокойной российской истории. Тикает хронометр все испепеляющего времени.. И не остается лиц.
Вечные Девочки Булата Окуджавы - красивые, как знамена, непреклонные и жестокие, как трибунал:
1) "не прячьтесь";
2) "будьте высокими";
3) "не жалейте ни пуль, ни гранат";
4) "себя не щадите...".
И - лишь, в-пятых, последнее, как бы между прочим, словно о не важном: "И все-таки… постарайтесь вернуться назад".
Четыре резолюции и комментарий. И возвращаться уже и невозможно, и нежелательно…

VI.
В комнате моей светло. Хозяйка сняла шторы на постирку и вымыла стекла. На столе белая чистая скатерть, початая бутылка столичной, два маленьких стакана и горка соленых огурцов в алюминиевой миске. Простой и понятный натюрморт. Юра за столом, я сижу в окне, свесив ноги на улицу.
До обеда моросил дождь, сейчас вышло солнце. Уже совсем весна. На вишнях развернулись маленькие салатовые листья, и вспушились, вот-вот раскроются бело-розовые коробочки будущих цветов.
- Я ухожу из адвокатуры, Юра!
- Остепенись! С чего вдруг!?
- Я устал, мне тридцать семь лет...
- Ну, и что? Ты что, пенсионер!?
- Мне надоели эти рожи. Разнесчастные мамы, плодящие уголовников. Гордятся: "я воспитала". И первый, и второй, и третий - все сидят. Рожи тех, кто платит: внесли гроши и думают, что я расстелюсь и сделаю из 10 лет зоны Героя Советского Союза. Пошли они на... И канцелярия твоя надоела. Что-нибудь спрошу не по судебному делу, просто так - глаза таращат, аж, заикаться начинают. Я что, кусаюсь!?
- Ты же с ними не общаешься нормально: то пьешь молча, то куражишься или насмешничаешь. Они всерьез тобой интересуются. Ореол романтики: нестарый, симпатичный, ссыльный, богемный - и доля практицизма: из столицы; а вдруг...; Москва испокон веку влечет всех. Светка, судебный исполнитель, спрашивает: "Юрий Григорьевич, а он точно из Москвы? Женат? А дети? А что? А как?...". И Маркова, на что тихоня, спрашивает: "За что его из Москвы выслали? Где жена?".
- Ты с ней был?
- С кем?
- Со Светкой или с Марковой?
- Ты что!? Где работаю, там... Маркова серьезная женщина, ты ее не обижай.
- Спроси меня: кто мне дороже, Родина или Маркова? Отвечу без тени сомнения: Родина...тьфу, Маркова. Кто из нас лучше учился, я или ты?
- Между прочим, скоро пятнадцатилетие выпуска. Поедем?
- Когда из ассоциации ушел, я ко многим из наших обращался по разным поводам. Ни одна сука!... Ничего!...А связи там... Ты же знаешь. Поехать, плюнуть в стакан и уйти? Поезжай, после расскажешь. Лионеллу, нашу Лику, не забыл? Ох, хороша! Один ты с ней не был. Остался шанс. Смотри на мужа не нарвись. Впрочем, он квелый. Застал ее с нашим блудным одногруппником Фроловым; Фрол пьяный был, не осознал, видимо, в чем дело, завернул мужику руку и выкинул на лестницу, через час выходит, тот сидит на ступеньках, Фрол ему еще поддал. Доблестная милиция…
- Ты мне 150$ должен.
- За что?
- За дело по попытке изнасилования. Ты обещал... И мне, и прокурору.
- Ну?! А о чем исходно договаривались?! Он просит четыре, я поддерживаю, ты даешь три. А ты дал два. Если бы три, мне бы за результат доплатили. Ты напортачил.
-Если три, не удержались бы на кассации. Твоя дамочка... ничего, кроме косвенных свидетельских показаний. Ни синяков, ни разорванной одежды... "Он парализовал мою волю...".
- Стольких нервов стоило... Гонорар - так себе. Капризная: то это не то, то другое не так, "а чего Вы с прокурором пьете?" Манда! Если бы не пил, вообще бы дело не возбудили!... Держится, как английская принцесса. Какого х... ты оказалась ночью, в лесу, в компании четырех пьяных мужиков!? Более того: если бы стала кричать, не прикоснулся бы никто, там люди на каждом метре, весь берег и поляны в кострах. Заметь, дело я отыграл классно: итого девять заседаний, я все сделал на первых двух.
- Позвони Марковой. Ей что-то узнать нужно.
- Вот эту допьем, и позвоню. Как ее зовут?
- Ты что!? Люда.
- Банально. Сюзанна или Розалинда звучит эффектней. Давай за нас!
Пьем.
- Вот эта бутылка, по-моему, бодяжная. Посмотри: на этикетке один завод написан, на пробке другой.
- Надо участковому сказать. Кто-нибудь отравится.
- Не надо. Это местные. Слава богу, хоть такое занятие имеют.
...Что происходит на свете, Юрий Григорьевич?
- Что ты имеешь в виду?
- Да, просто зима.
- В каком смысле?
- Просто зима? Полагаете Вы? - Полагаю. Я ведь и сам, как умею следы пролагаю, в ваши уснувшие ранней порою дома. А ты меня должен спросить: что же за этим последует? И я отвечу: следует жить! шить сарафаны и легкие платья из ситца...А твоя Маркова спрашивает: Вы полагаете, Валерий Евгеньевич, все это будет носиться? И я отвечаю: я полагаю, что все это следует шить...
Юрик, ничего ты не знаешь, кроме уголовного кодекса в научно-практическом комментарии. Надо было в публичные библиотеки ходить, а не пьянствовать в студенческой общаге.
"Не вчера ли я молодость пропил, разлюбил ли тебя не вчера...". Давай еще по одной. За наши победы! Как белогвардейцы, с рукава.
- Позвони, просила ведь. Может, проконсультироваться надо.
- Не хочу. Завтра у меня дело по разделу дома, зайду в канцелярию, спрошу, что ей надо. 40 минут до автобуса. Ты у меня остаешься или поедешь?
- Кума приглашала.
- Понял. Тогда давай по-быстрому. Я в одиночку не пью, мне нужно, чтобы кто-то рядом сидел. Кстати, обрати внимание! Если втихаря не пьет и пьянки не стесняется - не алкоголик, основной признак отсутствия алкоголизма. А кум где? В рейсе? Хорошая кума.
- Про Маркову не забудь,
- Сто лет она мне нужна. Я устал. Я пьяный.
- Проводишь меня до остановки?
- Рано. Тем более у меня еще есть. Из твоих вещдоков. Я предусмотрительно отлил двух литровый пузырь. Будешь?
- Не могу, совсем пьяный стану.
- А я выпью. Хотя полторы бутылки за день, конечно, свинство.
- Дочь давно видел?
- Давно, а что с ней сделается. Через год школу заканчивает. Мама богатая стала, новый муж что-то вроде генерала. Я им все оставил. Марковой сколько лет?
- Лет двадцать шесть. Могу посмотреть в личной карточке.
- А Татьяне?
- Вот Татьяна не замужем. Был у нее бурный роман. Он - женатый. Прибегала жена. В моем кабинете, скандал, до драки...
- Хорошая Татьяна. Я люблю Татьяну. Спроси: кто мне дороже, Ельцин или Татьяна?
- Ты уже говорил. Все понятно.
- "Не пейте, Юрий Григорьевич, синее вино, Вам все равно каким упиться, а мне дорога будет сниться и дали видеться в окно...". До остановки на машине поедем?
- С ума сошел!
- Шесть кварталов, десятки любопытных глаз, бандитизм, как в революционном Петрограде... О! К Марковой зайдем. Я скажу, что тебя назначили членом Верховного Суда.
- Тридцать минут до автобуса.
- Зачем тебе нужна кума? Останься честным человеком. Эталоном. Живи по Библии: не возжелай жены ближнего?! А?! А ты полностью деморализован. Наивные юные особы из твоего штата не догадываются о твоем недостойном поведении. Учтите, Юрий Григорьевич, тайное рано или поздно становится явным. Вас ждет позор и бесчестие…
- Уже меньше тридцати минут. Ты проводишь меня или нет?
- Вот так всегда: как об стенку горох. Юрик, что же ты вялый такой! Ответь мне резко! Изобличи! Дай в ухо! Совсем квелый!...
- Нет, все! Я ухожу. Опаздываю.
Мы идем по пустой промытой дождем улице. Слегка шатаемся и стукаемся друг о друга плечами. Вторая половина мая в средней полосе: временами тепло и сухо, временами еще сыро и грязно. День еще недлинный. Через час начнет смеркаться. Я куражусь, обнимаю судью, висну, изображая тяжело пьяного, пытаюсь запеть. Он не реагирует. За это его и чту.

После остановки заглянул в магазин "Продукты". В моей адвокатской выгородке торгуют хлебом. Пожилая продавшица смутилась:
- Мы покрасились, а Вас все равно нет.
Купил две маленькие буханки черного; думал, бородинский.
- Это для диабетчиков, - сказала продавщица.
- Что Вы говорите?! - испугался я.
- Да.
- Надеюсь, не умру?
- Нет, сынок, не умрешь.
Веры Петровны на месте нет. Жаль...

Возвращаюсь тяжелый и унылый. Праздник кончился. Сейчас пройду через кухню под осуждающими взглядами хозяек, лягу на диван, минут десять почитаю судебную практику и засну.
Меня никто тут не знает. Впрочем, когда иду по улице, своей или соседней, со мной здороваются. Возможно, слышали, что я адвокат, а, может быть, просто деревенская привычка здороваться с незнакомыми.
Я много пью. Следователи, розыск, неэлитные адвокаты и прочие иже с нами пьют много. Я никогда не опущусь до уровня быдла. Но пью много, иначе бы я застрелился.
У ворот белого кирпичного дома знакомая фигура. Маркова. Смущения не чувствую, она видела меня и пьяного и сильно пьяного.
Я останавливаюсь и молча тупо смотрю на нее. Сзади сигналит машина, я отступаю на обочину и, поскользнувшись на откосе, падаю в голый куст сирени под глухой зеленый забор. Сажусь на кирпичную дорожку, вытираю рукавом лицо. Маркова тянет меня за куртку, пытается поднять.
- Милый, зачем Вы так пьете! Вы умный, талантливый! Вставайте. Господи, лицо расцарапали. Сейчас... Вот платок. Зачем же Вы так! Неудачи... Было, было... Все пройдет. Зачем себя так изводить. Я же вижу...
- Все будет хорошо, Маркова. И иначе не может быть... Давай, уедем в Сингапур. Нам насыпят остров в Южно-Китайском море, и мы построим большую белую пагоду с видом на Индонезию. И будем самыми благополучными и примерными людьми на свете... Давай?!...Впрочем, Сингапур русских не принимает.

Утром на одиннадцать назначено к слушанию мое дело, четвертое по очереди. Я не иду в магазин на прием, сижу с десяти в канцелярии суда, смотрю в окно и молча пью коньяк. Рассмотрение предыдущего дела затягивается. Я пью бутылку, вторую...
Играет магнитофон: "Позишен оборван - тебе не дам, позишен оборту - тебя хочу…"
Речетатив - это речь нараспев, близкая к напевной декламации.
- Валерий Евгеньевич, нельзя же так, - уговаривают девчата, - Все же у Вас нормально.
- На перстне царя Соломона было написано "все пройдет".
Маркова подходит и, не стесняясь, кладет свою руку на мою руку:
- Все пройдет, Валерий Евгеньевич, обязательно все пройдет.
- Конечно... Да, да... Все пройдет, Люда, обязательно пройдет... Только вот не проходит почему-то...

(Сборник прозы "Десятая книга", 2000)